Александр Матвеев

Бронирование залов галереи по телефонам +7 (985) 998 97 95 / +7 (499) 253 86 07

In English

Бронирование залов галереи по телефонам +7 (985) 998 97 95 / +7 (499) 253 86 07

Креативное пространство и галерея Н.Б. Никогосяна

Бронирование залов галереи по телефонам +7 (985) 998 97 95 / +7 (499) 253 86 07

НИКО НИКОГОСЯН


Александр Матвеев

Мне хотелось написать  краткие воспоминания о моем любимом профессоре – выдающимся скульпторе Александре Терентьевиче Матвееве. Пишу, руководствуясь памятью, которая порой неожиданно открывает забытые вещи, и я ясно вижу те прошедшие дни и наши взаимоотношения.

Это было в 1944 году. Осенью. Я приехал  в Москву с армянской декадой искусств. В прекрасных выставочных залах Третьяковской галереи открылась наша выставка. Накануне нашего вернисажа я встретил в залах невысокого роста человека в сопровождении двух лиц. Все трое остановились перед моими работами и долго рассматривали каждую скульптуру. Сотрудники галереи сообщили мне, что это очень интересный, большой ценитель искусства, работал 20 лет послом в Англии , а ныне заместитель министра иностранных дел Майский Иван Михайлович. Набравшись духа, я подошел и представился как автор работ. Иван Михайлович поинтересовался, сколько мне лет, у кого я учился, где живу. Во время разговора я спросил Майского, не позволит ли он мне за 3-4 сеанса сделать его портрет. Он улыбнулся, охотно приняв предложение, и сказал, что первый его портрет создал известный английский скульптор Эптейн, он находится в Британском музее, а второй экземпляр – у него дома. Так что пусть и армянский скульптор сделает попытку. Он протянул визитную карточку и сказал:

- Мэтр, я буду ждать Ваш звонок.

Не прошло и недели, как я начал скульптуру Майского у него дома. За время работы мы очень сдружились.

Несмотря на то, что я же был членом Союза художников и выставил 14 работ в таком крупном выставочном зале как Третьяковская галерея, у меня было огромное желание продолжить учебу в Москве, где преподавал Матвеев.

Я узнал, что у Матвеева нет квартиры и его приютил бывший  ученик Монахов Василий Николаевич в своей сырой мастерской на Сретенке, в полуразрушенной церкви. Мне сказали, что я могу увидеть Александра Терентьевича через Монахова. И, действительно, Василий Николаевич помог мне. В один из воскресных дней он пригласил меня в мастерскую показать работы и познакомить с Александром Терентьевичем. Я впервые стоял так близко к нему, выражение лица суровое, задумчивое, впечатление вечно ищущее, постоянная сосредоточенность. Я робко начал:

          _ Александр Терентьевич! Я учился в Ленинграде в Академии художеств в скульптурной мастерской преподавателя Капланского. Перед окончанием первого курса я был исключен из Академии.

          - За что исключили?  

          - Вы должны помнить этот случай. Во время занятий я совершил непозволительный поступок – сильно ударил своего сокурсника. От моего удара он упал и потерял сознание. Вы, узнав об этом, исключили меня.

          - Что-то припоминаю. Этот случай был накануне войны.

          - Да. Я несколько раз обращался к ректору Родионову, но безрезультатно. Он объяснил, что не может отменить приказ Матвеева, и посоветовал на следующий год принести новые работы и подать заявление, тогда он сможет восстановить меня. Я покинул Ленинград и возвратился в Армению. В пути по радио сообщили, что началась война. Я поставил себе цель – много работать и быть  не только хорошим художником, но и порядочным человеком. В Армении четыре года работал  самостоятельно и участвовал в республиканских выставках. Сейчас я хочу продолжить прерванную учебу. Желательно, чтобы меня зачислили на второй курс, т.к. первый курс я почти закончил.

- Учебный год уже больше месяца, как начался. Приезжайте на следующий год и будете держать экзамены со всеми. Если покажете хорошие результаты, зачислим на второй курс, а если будет неудача, не рассчитывайте даже на первый.

Наступила долгая пауза. Я не прощаюсь и настаиваю на своей просьбе.

- Александр Терентьевич, я уже сказал, что работал четыре года, наверняка какой-то результат.

- Ничего не знаю. Считаю необходимым держать экзамены, тогда будет видно.

Потом резко добавил:

- Вы совсем плохо говорите по-русски. Вас трудно понять.

- То, что я говорю плохо, я знаю, но, если бы язык был моей первой задачей, конечно, я постарался бы выучить. Язык не мешает моему творчеству. Лучше помогите мне в искусстве. Я очень Вас прошу поехать в Третьяковскую галерею,  там открылась выставка армянских художников, выставлено 14 моих работ. Вы сказали, чтобы поступить, надо держать экзамены, пусть эти выставленные работы будут экзаменом.

Лицо Александра Терентьевича переменилось. Он стал суровым и молчаливым, почти угрюмым человеком в своей значительности. От его молчания становилось неловко, даже страшно. Будто он видит всю ситуацию. Правда и справедливость всегда были основами его жизни. Я догадался о причинах уго суровости. С одной стороны, я прошу зачислить меня на второй курс, а он не согласен, а с другой стороны мои работы выставлены в Третьяковской галерее. Две эти вещи не укладывались в его голове. Всякая несправедливость возмущала и злила его. Он считал врагом искусства фальшь и дисгармонию. Я сочувствовал его состоянию и начал тихо объяснять:

- В нашей республике очень мало скульпторов. У нас нет таких маститых мастеров как Матвеев. Наш Матвеев – это я, у нас нет Веры Мухиной, значит, я есть армянская Мухина. Это было причиной того, что мне разрешили выставить 14 работ.

- Поймите, милый, один раз и навсегда, что я не ректор и не заведующий кафедрой, чтобы сразу без экзаменов зачислить на второй курс. Я не вижу ничего позорного, если Вы придете на экзамен на следующий год. Не удастся на второй, сядете на первый курс.

Он долго молчал, держа в руке маленькую бумажку, которую мял пальцами. Его резкое суровое лицо стало постепенно смягчаться.

Он произнес:

-Ну. Ладно. Я согласен. Завтра вместе пойдем на выставку.

В душе у Матвеева всегда была доброта. И большой интерес к людям, уважение к личности человека.

          На следующий день в Третьяковской галерее я сразу проводил его в зал, где были выставлены мои работы. Он начал внимательно рассматривать каждую в отдельности. Когда подошел к фигуре обнаженной женщины под названием «Ночь», удивился, как допустили выставить обнаженную фигуру. Как он радовался каждому удачному. Не банальному успеху. Опираясь одной рукой на трость, другой обнял меня по-отечески за плечо и сказал:

          - Вам не надо учиться в институте. Вы уже сформировавшийся законченный скульптор. Вам только надо углублять свое творчество.

          - Александр Терентьевич, я очень благодарен Вам за Вашу оценку моих работ. Но поймите, у меня большое желание продолжить учебу в институте под Вашим руководством. После этих работ Вы можете зачислить меня на второй курс?

          - Я сказал, что Вы законченный скульптор. Не надо смешиваться со студентами.

          - Ну, пожалуйста, тогда на третий курс.

-         - Не надо Вам учиться в институте.

          Я начал умолять его и даже заплакал.        

          - Дорогой Александр Терентьевич, я почти самоучка. Я учился всего один год в Академии у Капланского и хочу под Вашим руководством продолжить учебу. Хоть один год.

          - Ну, хорошо. Я согласен зачислить Вас на пятый курс, хотя учебный год уже начался.

          Для Матвеева искусство стояло выше всех законов. Было чем-то священным, достойным всяческих жертв с его стороны.

          Наш пятый курс занимался на углу Фрунзенской и Маховой, во дворе маленького деревянного флигеля. Класс, который мы занимал, был очень тесным, протиснуться туда было почти невозможно. Александр Терентьевич приезжал со Сретенки до Арбата на трамвае, а оттуда к нам добирался пешком. Будучи занятым своим творчеством Александр Терентьевич посещал нас редко, иногда 2-3 раза в месяц. Но несмотря на его отсутствие в мастерской царила творческая атмосфера. Работали мы с большим энтузиазмом, не мешали друг другу, и каждый из нас постоянно ощущал на себе присутствие Матвеева.

          Однажды мы работали над академической постановкой. Модель была исключительно ритмична: одна рука грациозно опущена вниз, другая упирается в бедро. Внешне движение могло показаться очень обычным, даже наклон головы, но это только внешне. 

          Сделав замечания некоторым студентам, Александр Терентьевич подошел ко мне, молча взял нож и начал кругами снимать лишнюю глину. Фигура постепенно принимала все более определенный, близкий к модели характер. Потом Александр Терентьевич отбросил нож и принялся действовать сначала одной рукой, затем двумя. Сделал паузу, чтобы сравнить с моделью. Все это происходило без единого слова. Но потом он сказал:

          - Посмотри повнимательнее на модель. Она полна своеобразной  жизни. Ее фигура очаровательно женственна, но несмотря на это в ней таится простота. Всегда надо смотреть и сравнивать работу с моделью издалека. Это позволяет ясно увидеть ошибки.

          Затем, приняв решение, тут же стал изменять кое-где мою работу, делая то, что моментально созревало у него в голове.

          Вокруг моей работы накопилось много глины.

          Отходя от меня к другому студенту, он шутливо бросил мне:

          - А ту лишнюю глину отдай товарищу, кому не  хватает.

          После исправлений Александра Терентьевича я убедился, что моя скульптура стала стройнее, движение фигуры и пропорции выдержаннее. Долго я не мог работать после Матвеева. Боялся испортить все каким-нибудь незначительным куском глины.

          В тот же день я постиг еще одну тайну. Во время работы необходимо собрать и сконцентрировать все свое внимание в одной точке.

          Из студентов самым горячим и темпераментным был я. Мне приходилось несколько раз ломать работу и начинать заново. Это  передали Матвееву:

          - Александр Терентьевич, Никогосян уже третий раз полностью переделывает свою работу.

          - Это хорошо, - ответил он. – Если студент недоволен своими результатами, если он часто меняет, это значит, он мыслит.

          Александр Терентьевич подошел к студенту, который часто пропускал занятия. Он был мастером спорта – альпинистом.

          - Вот сейчас постановка нашла свою пропорцию. Кто тебе помог?

          Студент указал на меня.

          - Лев Толстой говорил, что добро можно сделать только другому, а зло наоборот – только себе. Чтобы Вы знали, очень и очень редкие люди работают в соответствии с требованиями своего разума. Остальные люди живут и действуют по инерции.

          Однажды он подошел к студенту долго смотрел на работу и сказал:

          - Сколько времени лепите эту модель?

          - Около месяца.

          - Работаешь месяц, а натуру не  раскрыл. Чем это время занимался? Художник должен быть собранным, иметь определенную цель.

          Александр Терентьевич резко покинул мастерскую.

          Матвеев учил нас, что художник, постоянно занимающийся станковой скульптурой, должен знать, что станковая скульптура требует непрерывного развития творческой мысли. Пластические поиски, углубление в одном направлении ограничивают уход в неправильную  сторону. Студент, пока не наберет знания, навыки, склонен к разной импровизации, круг его привязанностей, который в искусстве очень широк, мешает ему сосредоточиться и набрать пластические знания. Он увлекается разными модными течениями, и его искусство остается в конце концов поверхностным, без глубоких корней. И что ужасно, о чем подумать страшно, есть много разных течений, они растут как сорняк, на красивом и чистом поле. И скоро под их ногами путается настоящее творчество. Трудно молодому художнику в этой ситуации не потерять себя.   

          Когда работаешь каждый божий день – это становится привычкой, и тебя волей-неволей тянет к работе, и ты не ждешь вдохновения. Оно приходит внезапно, но обязательно во время работы. Знайте, привычка в жизни людей играет огромную роль.

          Требования Матвеева были неизменными и четкими.  Мы, студены, иногда недостаточно воспитанные и тактичные, в перерывах окружали Александра Терентьевича и задавали разные вопросы, часто наивные, иногда смешные. Он терпеливо выслушивал нас и не отвечал на все бессмысленные вопросы, не упрекал нас, а на интересные вопросы отвечал лаконично и глубокомысленно. Матвеев не только учил ремеслу, он прививал нам вкус, интерес к природе, он не жалел своего драгоценного времени и щедро дарил минуты, украсившие нашу жизнь.

          В 1948 году в Москве проходила вторая сессия Академии художеств, посвященная вопросам художественного образования.  Как было отмечено в докладах и выступлениях участников сессии воспитанием молодежи в художественных вузах продолжают заниматься формалисты, эстетствующие модернисты, апологеты безыдейного, упаднического западного искусства.

          В Московском художественном институте воспитанием молодежи занимаются малоопытные, недостаточно квалицированные педагоги, люди ярко выраженного формалистического направления. Таковы А. Осмеркин, А. Матвеев и др., как указали  в своих выступлениях лауреаты Сталинской премии Е. Вучетич и З. Азгур, педагог Матвеев за 30 лет не выпустил ни одного ценного мастера. Его программа преподавания, по выражению Е. Вучетича, представляет собой «шаманство» и изобилует такими понятиями, как «скульптурное видение», «способность объемно-пластического видения» и т.п. (газета «Известия», май 1948 г.).

          Как это понимать? Матвеев воспитал десяток таких хороших мастеров, как Капланский, Малахов, Аникушин, Игнатьев, Холина, Рыбалко, Бобурин, Шульц и еще многих-многих прекрасных мастеров.

          Этот нечеловеческий разгром, направленный против Осмеркина, Матвеева и даже С. Герасимова, был организован не только Е. Вучетичем и З. Азгуром, но и А. Герасимовым, Томским, Манизером, Кацманом и другими лидерами того времени.

          Но в то время были и иные люди – ученые, художники, архитекторы, литераторы, которые не могли пройти мимо бесчеловечного отношения к Матвееву. Среди них П. Кончаловский, М. Сарьян, Л. Руднев, И. Эренбург, В. Шкловский и др. Они обратились к Молотову с письмом. Привожу его полный текст.

          Как могла Академия осудить, можно сказать, морально убить, такого великого скульптора?!

          Матвеева и Осмеркина отстранили от преподавания, как не квалифицированных педагогов. Матвеев сильно переживал, точно горел  в постоянном раздражении. Наравне с действительно значительными событиями, всякий пустяк, мелочь с одинаковой силой действовали на его здоровье.

          Он не мог примириться с ходульничеством. При его серьезном отношении к искусству единственным выходом был отрыв от окружающего мира и затворничество  в мастерской. Так это и случилось.

          В тот период он всего себя посвятил искусству. Весь свой путь скульптора он ничего не изобретал в своем творчестве, не увлекался, наоборот, сопротивлялся всяким внешним влияниям, новым течениям. Через всю свою жизнь он пронес этот тяжелый и благородный крест. Со свойственной ему внутренней стойкостью он никогда не колебался и не ставил под сомнение тот пластический закон, который был присущ ему изначально. До последних дней он обогащал и углублял его.

          В тот период он создал образ Пушкина, дав ему новую философскую трактовку. Он очень долго работал над этим образом. Несомненно, это одна из самых трудных и одновременно самых благородных тем, которые вот уже более столетия не уходят из поля зрения художников.

          В этой скульптуре, наделенной яркой творческой неповторимостью, он добился высокого качества исполнения.

          Почти все художники, создатели образа великого поэта, увлекались внешней эффектностью или же не могли избежать влияния таких мастеров как Кипренский, Трофимов или других современников Пушкина.  

У Матвеева образ Пушкина очень скульптурен, освобожден от дешевых эффектов. Он сосредоточил все свое умение и талант только на передаче внутреннего образа и в этом сумел достичь своеобразной пластической активности. В этом и заключается достоинство матвеевского Пушкина, ярко отличающегося от творений его современников

Матвеев не опережал свое время, а шагал  с ним в ногу.

Не так давно я был на Нижней Масловке и зашел в его бывшую скромную мастерскую,  где теперь собраны его работы. Я наслаждался, любуясь экспозицией.

          Удивительно, как в этюдах, если внимательно всмотреться во все его станковые скульптуры, их особенности, он видит монументальность стиля выражения.

Все работы мне хорошо знакомы. Так тепло стало в душе моей, когда я увидел их вновь. Они освежили во мне воспоминания об этом великом скульпторе.

Прошло много лет. Но как современно звучат эти произведения. Матвеев создал непревзойденные образы в скульптуре, в которой эпохальное и личное, гражданское и интимное выражено пластически, выступают в неразрывном единстве.

Его творчество – это проникновенная и тонкая пластика, идущая от лучших традиций не только русской, но и западной европейской скульптуры. Неповторим его стиль преподавания, когда после многодневной кропотливой работы в мастерской он приносил свежие мысли своим ученикам.

И так бесконечно тяжело сознавать, что наше время больше не повторится. Редко  в одном человеке сочетается умный, глубокий, знающий преподаватель с многолетним опытом и такой великий скульптор. В его творчестве есть что-то загадочное, заставляющее до сих пор открывать новое каждому мыслящему человеку  и особенно скульптору.