Весна.   Дни пасмурные и тусклые. Дождь идет непрерывно. Под ногами хлюпает тающий мокрый снег. Посмотришь вверх – здания расплавляются в пелене тумана. Зато внизу – в сражениях на мокром асфальте кипит жизнь, вдоль тротуаров бегут ручьи, из водосточных труб хлещет вода.

            Ощущение такое, словно московское небо прорвалось и не держит влагу. Люди ежатся в насквозь промокших плащах. Женщины под разноцветными зонтиками кажутся огромными экзотическими цветами. А мальчишкам – благодать! Шлепают босиком по образовавшимся озеркам. На повороте дороги шофер такси на всем ходу обливает прохожих из лужи: «Безобразие! Ну кто так ездит?», «Господи, прямо наводнение! Шестой день подряд и конца не видно!» - сетуют пешеходы.

            Какой-то прохожий неловко поскользнулся и уселся прямо в лужу. Смущенно встав, он отряхнулся и с досады чертыхнулся: «Сколько воды?! Будь ты проклята!»

            А я стою и думаю: «Э-Э-Э! Нет у людей терпения. Если бы они только знали, что такое – вода!»

***

            Это было в 1927 году. Еще не погасли предутренние звезды и только-только запели петухи. Село Шаграр дремало. Люди побогаче спали в своих дворах на трехэтажных полках – такхар, выстроенных специально для этой цели. На верхнюю ложились отец и мать, на среднюю – детвора, а на нижнюю – старики: бабка и дед. Люди победнее укладывались прямо на земле, еще с вечера разведя небольшой костер, дым от которого всю ночь стлался над спящими, отгонял назойливую мошкару. Вот так на земле возле своего дома спала семья моего доброго дяди Армена.

            Проснувшись, он зачерпнул ковшом из «чарухи» - чана, выделанного из сыромятной кожи, - не спеша попил, затем обулся, зашнуровал тесемки, также неторопливо умылся и утерся подолом рубахи. Перекрестившись, дядя Армен взял свою треугольную лопату, привязал к ее древку узелок с едой, заранее приготовленной заботливой женой, и собрался. Но старая мать Азиз, вставшая еще до первых петухов, закричала ему вслед:

- Армен! Армен! Съешь, детка, лаваш и запей мацони! Сам знаешь, в поле сухой рот – градом пот!

- Не поднимая головы, сорокалетний мой дядя выпил прохладное мацони, вытер рукавом губы и, как всегда после этого, тихо произнес:

- Слава тебе, Боже!

Теперь, кажется, все. Положив лопату на плечо, он выходит со двора.

- С добрым утром, Армен! Куда так рано?

- Иду поливать хлопковое поле, сегодня моя очередь.

- Если очередь твоя, так зачем так рано?

- Нет, брат…. Кто рано встает, тому Бог подает.

Армен поклонился и снова зашагал. Ну и вид у него, бедняги! На нем синяя рубаха, полинявшая на плесах от пота, на голове - старая фуражка, настолько выгоревшая, что даже трудно  представить ее первоначальный цвет. Его лицо темного кирпичного загара изборождено потрескавшимися от солнца морщинами и только усы светлые, выжженные постоянным курением.

С каждым встречным Армен учтиво здоровается, будто старая женщина или ребенок. И проходя через родное село, он никого не обидел, - низко кланяясь, каждому приговаривает: «С добрым утром!»

В эти засушливые дни наше село стояло оголенное, пыльное, но, все равно, красивое, по-особому, красивое. Над порыжевшими, обожженными полями, над деревьями с увядающей листвой над ивами, склонившимися до самой земли, нависла какая-то невыразимая печаль. Все живое просит у неба влаги, будто беззвучно взывая: «Дождя! Дождя!»

Армен шагает не спеша, грустно глядя на растрескавшуюся землю, и, останавливаясь у соседских полей, глубоко и сокрушенно вздыхает: «Огонь жжет наши сердца! Лучше мне умереть, чем глядеть на эти поля!»

А перед его глазами, как пестрое одеяло, сшитое из разноцветных лоскутков, Араратская долина, далеко на горизонте, переходящая в извилистую линию синих гор. Там возвышается Арарат, один Арарат, а сколько библейских сказаний и легенд таит он! А рядом Кохпалер – эта гора содержит в своих недрах такую прозрачную соль, будто образовалась из высохших слез всего армянского народа, вытерпевшего столько горя под турецким игом.

Когда круглоликое солнце выглянуло меж двух гор, небосвод зарумянился, как юная невеста. Оно пронзило своими лучистыми стрелами поля: Чиманнер, Баддер, Шахлахнер. Это горестная память о турецком нашествии, забравшем здесь все до последнего колоска и оставившем только свои названия.

Легкое дуновение утреннего ветерка коснулось лица Армена, когда он, наконец, дошел до края своего поля. Отложив треугольную лопату, он сел на землю и стал похлопывать себя по карманам в поисках кисета с табаком. И хотя он знал, где именно находится кисет, - точно знал, но поискать  надо было обязательно, - так обычно начинался рабочий день. Вытащив кисет, Армен размотал тесьму, достал горстку табака, завернул его в клочок бумаги, облизнул край цигарки и поднес ко рту. Затем, следуя тому же ритуалу, похлопывая себя по карманам, нашел кремень и огниво, высек искру, прикурил, загасил огниво  и сложил все обратно в карманы. Сладко затянувшись первым дымком, он истово произнес:

- Слава тебе, Боже!

Засучив штаны до колен, Армен разулся, поднял лопату и пошел  к реке. Есть оио на свете армянин, который не знает эту реку?! Аракс отделяет Армению от Турции, и вот от самой знаменитой реки в неширокий рукав заходит вода. А от рукава вода разделяется на ветви, - на каждое поле своя ветка. Каждая веточка канала открывается и закрывается глиняной заслонкой. Армен отодвинул заслонку на своей ветке, одновременно закрывая чужие отводы. Вода хлынула на его хлопковое поле, насыщая живительной влагой каждую пядь горячей земли. Что это была за музыка! Вода тихо журчала между рядами, и каждая травинка поднимала голову и выпрямлялась в извечной тяге к жизни. Не успели еще ряды, как следует, напиться, как вдруг вода иссякла, кто-то, очевидно, перекрыл канал.

- Ва! Безбожники украли у меня воду! – пробормотал Армен. Разве они не знают, что сегодня моя очередь?!

Он снова взял лопату и направился к реке. Приближаясь к берегу и оглядывая засушливые поля, Армен грустно думал: «Они не виноваты! Голова дымится, когда смотришь на эту землю. Даже если из всего Аракса выпустить воду, все равно, не хватит, - такая жажда у полей».

 Армен снова открыл канал и пустил воду на свой участок. Но пока он спускался вниз, кто-то опять отрезал воду.

- Ва! Опять отрезали! Распустились совсем! Не дают мне закончить!

Армен снова взял лопату и снова пошел к реке.

Издали слышен был голос старика Габриэля:

- Ого-го-го-го-го-о! Я – ваша жертва. Тащите! Я вам  жертвую свою душу! – так кричал Габриэль своим волам, тянувшим плуг.

- Доброе утро, Габо-джан! Светлей тому, кто тебя видит! – приветствовал его  Армен.

- Добро тебе от Бога, Армен-джан, - вежливо отвечал старик. – Ты свой хлопок поливаешь? Это хорошо. Хорошо!

- А что хорошего? Бкзбожники второй раз крадут у меня воду!

- Ничего, Армен-джан, у тебя не выйдет, пока ты не проследишь, кто этот безбожник! Люди веру потеряли!

- Нет, нет, возразил Армен, - они не виноваты! Бог на нас гневается, дождя не дает. Но ты прав. Пойду посмотрю, что там делается!

И он зашагал, тихо напевая: «Ах, моя дорога, извилистая, ни дня, ни солнца не видать…»

Вернувшись к своей канаве, он убедился, что и на этот раз почему-то открыта ветка справа.

- Что же делать? – недоумевал Армен. – Я эту воду разделю им поровну. Пусть они польют, а я уж потом. Хлеб у меня есть, время есть, терпение есть!

Принятое решение разогнало мрачные мысли. Армен пустил воду по двум веткам своих обидчиков и, усевшись возле каналов, следил за тем, чтобы вода равномерно текла и одному, и другому.

Раскаленное солнце его разморило, и, растянувшись во весь рост, Армен задремал. Когда соседи пришли, чтобы закрыть воду, которой уже напоили свои поля, они увидели Армена, спокойно покуривавшего свою неизменную цигарку. Смущенно поглядывая друг н друга, они робко его приветствовали:

- Добрый день, брат Армен!

- Добрый день! – невозмутимо ответил он провинившимся соседям. – Садитесь-ка рядом, потолкуем на досуге. Вот видите, не дают мне поливать, пусть, думаю, сначла напоят свою землю, а что останется, на мою долю хватит. Не ссориться же из-за этого с хорошими людьми. Да и не знаю я их, наверное,….

- Армен-джан, не морочь себе голову. Это я отрезал воду! – честно признался Погос.

- И я поливал! – повинился Петрос.

- Ну. Хорошо, - завершая неприятный разговор, заключил Армен, - если вы закончили, то я могу теперь спокойно поливать.

- Конечно, конечно, - засуетились Погос и Петрос, поспешно закрывая свои отводы. – Поливай, Армен, а мы тебя подождём и пойдем вместе домой.

Армен ушел к своему полю, а Погос с Петросом задумчиво смотрели ему вслед.

- Вот какой он человек! Ни на земле, ни на воде такого не сыщешь!

- Был бы кто другой, да его воду перехватить, заиграли бы и кинжал, и винтовка. Жаль бедного Армена. И детей у него нет, хотя бы сына одного имел… Другой на его месте давно бы бросил бесплодную жену, другую взял бы.

- Не-е-е-ет!  Он такого не сделает.  Сколько раз ему говорили, а он только вздохнет, да и скажет: «Что ж, это моя судьба!»

Солнце уже перевалило за синие горы, когда втроем они возвращались в село.

… Вот что припомнилось мне в дождливый день под московским небом.